Режиссёр Владимир Битоков: «Мы почему-то живем в мире остающихся матерей»

Выпускник мастерской Александра Сокурова Владимир Битоков представит свой новый фильм «Мама, я дома» в Новосибирске.

Картина — про мать, которая отказывается верить в то, что её сына убили на войне в Сирии. Режиссёр рассказал о съёмках в Кабардино-Балкарии, идее сильной женщины, сцене под песню Хаски и любви к непрофессиональным актёрам.

О чём кино: Тоня — водитель автобуса на окраине Нальчика. Она с нетерпением ждёт возвращения сына, уехавшего воевать по контракту в Сирии. Когда женщине сообщают, что её сын убит, она отказывается в это верить. В одиночку Тоня начинает изнурительную борьбу, требуя вернуть ей ребёнка. Но неожиданно на пороге её квартиры появляется молодой человек.

Фильм «Мама, я дома» показали в новосибирской «Победе» 4-го февраля. Тайга.инфо публикует интервью с Владимиром Битоковым, предоставленное кинотеатром.

— Почему ты снял «Мама, я дома»?

— У меня после дебютного фильма «Глубокие реки» возникла сложная пауза в работе, и я всё не мог перейти к следующему фильму. И получилось так, что с продюсером Александром Роднянским мы встретились на «Кинотавре». Я поехал туда совершенно случайно — посмотреть фильм «Дылда» Кантемира Балагова и «Мальчик русский» Саши Золотухина. Так получилось, что мы поговорили с Александром Ефимовичем, появился намёк на то, что могут «запустить» меня. И я приехал в Москву. И пока мы разрабатывали идею следующего фильма, мне предложили прочесть сценарий Маши Изюмовой. Совершенно изумительный сценарий, мне очень понравился. И я попросился его снять. Написал экспликацию, её приняли. И вот дальше мы начали подготовку, разработку, съёмки и всё прочее.

— Что оказалось так тебе созвучно в этом сценарии Маши?

—  Мне дико понравилась история сильной женщины, которая борется против обстоятельств, не принимает что-то для себя и не сдается, а борется. Эта идея внутренней силы для борьбы в России сейчас крайне важная, мне кажется. Ну, и плюс тема достаточно актуальная для Северного Кавказа — когда ребёнок уезжает на войну и не возвращается, да это актуально и для любой другой точки земного шара.

— Ты сталкивался с такими историями в своей жизни?

— Я знал многих ребят по обе стороны «баррикад» на Северном Кавказе, которые погибали в разных обстоятельствах. Это всегда очень тяжёлые истории. Но в первую очередь, конечно — это идея сильной женщины, которая не готова мириться ни с чем.

— А пока ты готовился к фильму, у тебя были какие-то источники вдохновения, референсы: кино, книги, что угодно, что казалось тебе созвучным идее фильма?

— Я смотрел очень много роликов на YouTube — митинги матерей солдат: как они себя ведут, как разговаривают. Референсы в кино я старался не брать. Мы с оператором-постановщиком Ксюшей Середой выбирали картины, какие-то отдельные кадры иногда. Но для меня была важной история, которую я определял как основной референс. У Эндрю Уайета есть картина «Мир Кристины», где женщина лежит в поле, и на фоне стоит её дом. На первый взгляд, лента выглядит немного романтической — красивая девушка лежит в поле, куда-то смотрит вдаль. Но когда всю узнаешь историю, становится просто страшно. Это удивительная картина. И для меня было принципиально важным сделать отсылку к ней. В моем фильме есть эпизод, когда Тоня так же лежит перед своим домом — и перед ней возникает мир, в котором ей теперь бороться. Это, наверное, основной референс.

— Почему важно было перенести действие на Северный Кавказ?

— Мне было важно перенести действие на Северный Кавказ по двум главным причинам. Во-первых, потому что этот мир мне знаком гораздо больше, чем любой другой. Я там жил. Делая историю про людей, мне было легче работать со знакомым материалом. Я, например, не очень знаю, чем живёт маленькая деревня на окраине Ростова, а про Северный Кавказ я что-то понимаю.

Во-вторых, мне казалось, что там возникнет ещё некая идея национального разнообразия. Я ни в коем случае не хотел делать дополнительным сюжетом фильма национальный конфликт, который, к сожалению, существует, везде. Но вот эта идея национального многообразия внутри одного маленького города для этой истории важна.

— А можешь рассказать про скаутинг? Это было сложно?

— Это было не очень сложно, потому что большую часть мест я, как местный житель, знал. Самый сложный объект для поиска — дом Тони. Была масса интересных домов, пока мы совершенно случайно не заехали на этот холм и не увидели там этот двухэтажный домик, стоящий посреди частного сектора, высоко на холме. Это старый саманный дом, сделанный из глины, соломы и навоза. Мы тут же нашли хозяйку одной комнаты. Вся прелесть дома в том, что там когда-то была школа, в которой учились дети работников цементного завода. Когда он закрылся, кому-то достались помещения этой школы, и они сделали из них «квартиры».

— Расскажи про усадьбу.

— Усадьба в народе называется «Хрущёвская дача», хотя, насколько я понимаю, Хрущёв там никогда не был. Это охотничий домик. Он находится в посёлке Белая речка, недалеко от Нальчика. Когда-то он даже функционировал, туда приезжали охотники. Мы его чуть-чуть достроили. Я это здание увидел первый раз, когда заканчивал школу, мы с классом поехали на природу отметить выпускной. И тогда уже это было разрушенное здание, но ещё с сохранившимися лестницами. Мы поднимались на второй этаж, я упал и весь день ходил со сломанной ногой. Когда я искал примерные объекты при подготовке фильма, вспомнил про это здание.

— Что за визуальный мир в Кабардино-Балкарии, с точки зрения съемки?

— В Кабардино-Балкарии есть локации для всего. Там можно снять всё, что угодно, кроме морских сюжетов. Иногда эти локации настолько красивые, что кажутся неправдоподобными. Я 35 лет жил там, и каждый раз, когда я ехал куда-нибудь в горы, не понимал — кажется мне это или нет. В Кабардино-Балкарии есть невероятные виды, просто потрясающие.

С точки зрения производства, конечно, в этом регионе снимать тяжело, потому что нет своей технологической базы, кадров, всё приходится привозить. Но, на мой взгляд, оно того стоит. Вот мы сейчас снимаем в Москве, и я вижу, какая колоссальная разница в отношении местных жителей к съёмкам. В Кабардино-Балкарии, когда ты снимаешь, всем интересно, все хотят помочь, максимально доброжелательно относятся. В Москве все привыкли. И то, что в Кабардино-Балкарии можно было организовать телефонным звонком и просьбой, здесь стоит баснословных денег.

Мне кажется, Кабардино-Балкария — это максимально перспективный регион для съёмочного процесса, если этим вплотную заняться — организовать киностудию, которая будет предоставлять технику, на уровне руководства республики предоставлять скидки съёмочным группам, бесплатно давать городские локации для съемок, то огромное количество режиссёров приедут туда снимать.

— Расскажи про работу с актёрами — не только про Борисова и Раппопорт, но и про местных.

— Некоторые люди, которые есть в кадре, вообще первый раз в жизни оказались перед камерой. Разный подход. Главное, что отличает непрофессионального исполнителя от профессионального — это количество повторов. Профессиональные актёры заточены на то, что надо будет делать много дублей. Непрофессиональный думает, что если режиссёр говорит, что будет дубль, то значит все плохо, не справился. И он каждый раз исполняет по-другому. У него нет такого внутреннего инструмента. С другой стороны, непрофессиональный актёр не играет, а существует в рамках своей органики, и это дает иногда классные вещи в кадре.

Была забавная история. Перед съёмками мы репетировали сцену с Тоней и участковым. Он — бывший оперативник — вообще первый раз перед камерой стоял. Репетиция: Тоня — выдающаяся Ксения Раппопорт — и парень, который никогда не играл. Вижу, что оба нервничают, и вывожу сначала из помещения Казбека и спрашиваю, что происходит. Он говорит: «Да, блин, как я играю рядом с Раппопорт, я ничего не могу, я бездарный». Я нашёл для него какие-то слова, попросил расслабиться. Потом вышел поговорить с Ксенией, а она мне: «Да я не могу играть. Он сидит передо мной, такой настоящий, ничего не играет. А я сижу и думаю, что я что-то воображаю». У каждого есть своя прелесть. У кого-то — классный инструмент и умение, а кто-то может в своей органике существовать. Но я очень люблю непрофессиональных актёров.

— Расскажи тогда про ваше художественное решение. Про музыку, цвет, свет, чем бы ты хотел поделиться на этот счёт?

— Цвет мы выбирали на подготовке с Ксюшей. Мы обсуждали, смотрели какие-то картины, кадры из разных фильмов. Достаточно длительный процесс был. Ежедневные обсуждения — а как можно это сделать, какие цвета мы берём в основу.

— Как появилась сцена танца Раппопорт и Борисова, где играет песня Хаски? Чем она важна и как её снимали?

— Это был очень сложный эпизод. И он появился то ли накануне съёмок, то ли уже во время них. Мы понимали, что героине нужен эмоциональный выплеск. И в первоначальном варианте сценария Тоня была поклонницей одной музыкальной группы, которая мне не очень нравится. Это вкусовой вопрос, и я не хотел, чтобы так было, хотя Маша Изюмова, как автор сценария, и много кто ещё, были уверены, что без этого ничего не получится. Одновременно с этим я понимал, что какой-то музыкальный фрагмент должен быть обязательно. И это единственный момент, когда Тоня встречается с сыном, когда мы видим его косвенно. Мы видим его комнату, вещи.

Музыка — по-настоящему определяющая для каждой личности штука. Долго выбирали песню сына. Появилась идея снимать тень матери. Без героини, только тень. И в этом кадре, если выражаться поэтично, тень в клетке, которую образуют жалюзи, бьется в новых обстоятельствах, и это – её финальный выплеск, то, что придает силу для дальнейшей борьбы. До этого Тоня ещё немного зависима от обстоятельств, мечется, ищет варианты, обращается за помощью, но сама пока ничего не делает, но потом у неё появляются силы и настроение двигаться дальше. Сцена пришла после долгих исканий. И очень важно, что мы её не сократили.

— Как работалось с Александром Роднянским?

— Пока Роднянский меня не выгонит, я других предложений ни от кого принимать не буду, потому что мне максимально комфортно работать с ним и с Сергеем Мелькумовым. Надеюсь, что вызываю какую-то степень доверия у них, они дают мне большую свободу, и мне это очень нравится. Главное, что я могу сказать про Роднянского — он, в хорошем смысле, компаньон, он товарищ. Ты с ним можешь обсуждать, он может тебе что-то предлагать, в нём нет тоталитаризма. Он всегда слышит. И учитывая, что у него невероятный багаж знаний, насмотренности и понимания современных процессов, ты всегда можешь к нему прислушаться. При этом Роднянский даёт свободу, что очень важно.

У нас был достаточно сложный момент на пост-продакшне этого фильма, и всё равно я сделал так, как хотел. Мне пришлось технически показать и доказать ему, что я хочу сделать, и он это принял. И это очень круто.

— Что ты смотришь? Есть ли у тебя любимые сюжеты, пласты кино, которые, может быть, не самые очевидные?

— Я смотрю всё то же самое, что и все. Очень люблю фильмы, которые вообще не понимаю, как сделаны. Не технически, а драматургически. В этом смысле, могу быть крайне примитивным и назвать Бергмана. Я не понимаю, как он работал с актёрами, какие задачи им надо, чтобы они показывали такое.

Я вообще всеми восхищаюсь, кто к кино относится честно. Всегда видно, когда фильм сделан спекулятивно, когда режиссёр играется, балуется. А когда режиссёр делает честно, даже если что-то не получается, я всегда очень радуюсь и с удовольствием смотрю.

Из последнего, что произвело на меня сильнейшее впечатление — «Тайная жизнь» Терренса Малика и «Земля кочевников» Хлоэ Джао, последний я посмотрел раза четыре. Совершенно выдающаяся Макдорманд, потрясающий сценарий — очень размеренный, пронзительный. Сочетание невероятного актёрского существования и подробностей жизни героини — всё это произвело на меня колоссальное впечатление.

Что для меня самое важное — этот фильм сделан с огромной любовью к героям. И вот когда есть эта любовь к своим героям, то можно простить всё, что угодно, любые огрехи. То, что мы смотрим, определяет и то, что мы делаем.