Елка: «Я не пою про несчастную любовь»
О ДЕВИЧЬЕМ ФАН-КЛУБЕ
— У меня все очень хорошие. Все мои. Они потом вырастут и будут моими хорошими приятелями и, может быть, даже помощниками. Очень много людей из первой волны фанатов, которые уже выросли и дружат со мной. В моей команде даже есть сотрудник из старого фан-клуба. Фанатизм же быстро перерастаешь, к тому же я стараюсь гасить его проявления.
О ПОДПИСЧИКАХ В СОЦСЕТЯХ
— Мне в твиттере кто-то накрутил два миллиона, пока я туда не писала. На самом деле у меня там сильно меньше подписчиков. В инстаграме — честный миллион, по одному человечку собирался. А в твиттере, кажется, кто-то просто по доброте душевной подарил подписчиков, но это так внушительно выглядит — пускай будет.
О ЖИЗНИ ЗА ПРЕДЕЛАМИ СОЦСЕТЕЙ
— Дальше моя жизнь. У меня в инстаграме нет и не будет фотографий из места, где я живу. Очень мало фотографий с теми, кого я по-настоящему люблю. Чем больше я люблю человека, тем реже он появляется в моем инстаграме. Мало кто знает, как выглядит моя родная сестра, — ей жизнь жить. Не нужно, чтобы все знали, кто у нее сестра, ей это может помешать.
О ЖЕЛТОЙ ПРЕССЕ
— Не так чтобы за мной охотились. Но иногда могут и придумать [что-то], потому что ничего обо мне не знают. Я такую брезгливость испытываю к этому! Я всегда думаю: я же по-человечески попросила. Зачем вам это? Чтобы что? Но я все равно ничего не опровергаю — зачем дополнительно заострять на этом внимание?
О ТРАНСЛЯЦИЯХ В «ПЕРИСКОПЕ»
— Только в пробках, да. Я никогда больше не выхожу в интернет. Бывает еще после концерта, потому что очень много эмоций, ими хочется поделиться, сказать спасибо людям, которые только что были со мной. Эти трансляции иногда ни о чем, а иногда мне задают очень интересные вопросы — и у нас случаются откровенные разговоры. Это та форма интервью, где тебя не смущает наличие камеры, нет строгого редактора и нет понятия «формат». Это интервью, в котором степень глубины ответа регулирую только я.
О РАБОТЕ С БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫМ ФОНДОМ
— Да, «Подарок судьбы». Я сначала точечно поддерживала волонтеров, а потом поняла, что можно, конечно, добрые дела делать тихо и не выпячивать себя, но так ты поможешь одной-двум собакам — а можно наступить на горло своим принципам и делать это более открыто, но зато совсем другой охват [будет]. Пускай моя аудитория учится делать выводы самостоятельно, руководствуясь сердцем, душой и совестью, а со мной разделяет желание помогать. Мне кажется, это неплохо. Ты можешь глубоко ошибаться в своих убеждениях, но случайно повести за собой огромную толпу людей. И что делать, когда ты уже заявил об этом всем окружающим?
О ПРОТЕСТЕ В МУЗЫКЕ
— «Протестной» меня увидел тогда [музыкант, продюсер] Влад Валов, потому что я такой и была в то время. Но все равно свою точку зрения я четко никогда не высказывала — это был сказочный, немножко наивный бунт. Я и сейчас чувствую себя в какой-то степени бунтарем, потому что все делаю не так, как надо. Я же неправильный попсарь. На самом деле я не человек злобы, и даже за справедливость я не буду зло бороться.
ОБ АГРЕССИИ
— Нет, я никогда не агрессирую. У меня нет опции орать, я не умею кричать на людей, но могу грудным голосом что-то сказать, тихо: «Не стыдно ли вам, молодой человек?» У меня есть любимая история. Недавно ночью после работы я с красными губами зашла в «Азбуку вкуса». Шла уже к кассе мимо подростков, и они мне вслед засвистели. Я обычно не обращаю внимания на это, но тут во мне все взыграло, потому что меня реально обижали в детстве, а я никогда не отвечала. И я повернулась, подошла к нему, я была на каблуках — это мое превосходство, — взяла его за плечо и говорю: «Котик, тебе так никто никогда не даст. Если цель была меня подснять, то не получится. Это во-первых. А во-вторых, я физически могла бы тебя кормить грудью. Я тебе в матери гожусь. Поимей уважение». И вышла оттуда царицей! Это я осадила не их, а всех, кто меня обижал в детстве.
О СТЕСНЕНИИ ПОСЛЕ ВЫХОДА «ПРОВАНСА»
— Может, даже больше. Скорее я стеснялась того, что эта песня со мной натворила. Она меня втянула в поп-тусу. Понимаешь, я стала попсарем после этой песни.
Я отдаю себе отчет в том, что я часть этой культуры, я поп-артист. Но я не осознаю это 24 часа в сутки. То есть сейчас здесь сидит не «обладатель трех «Золотых граммофонов».
ОБ УМЕНИИ ПЕТЬ ВЖИВУЮ
— Очень многие из них умеют петь, но кто-то ленится, кто-то подустал. У взрослого поколения артистов еще есть страх технических неполадок из прошлых лет. Они жили с мыслью, что на телевидении нельзя петь — ну, не пели на телевидении вживую. Я думаю, что многим из них уже не очень удобно перестраиваться. При этом многие, кто не поет на телевидении, отлично херачат сольники вживую. И у каждого из нас, как видишь, находится зритель. Мы все очень разные, но мудаков в шоу-бизнесе сильно меньше, чем принято думать.
О НОТНОЙ ГРАМОТЕ И ВОСПРИЯТИИ МУЗЫКИ
— Ноты я не знаю, но знаю построение мелодий, гармонии. Мне очень повезло, потому что я слушаю песню не как музыкант, а как слушатель. Поймала я мурашку, меня что-то заинтересовало или нет? Второй вопрос, который я себе задаю: смогу ли я ее сделать хорошо, спеть лучше, чем она спета в демке? Что я могу добавить от себя? Еще есть ряд песен, которые я не возьму по той причине, что я на эти темы не пою.
О ТЕМАХ ПЕСЕН
— Я не пою про несчастную любовь. У меня нет песен про то, что «он мудак». Одна есть — «Я одна, а ты ноль», охеренная песня, но очень нехарактерная для меня.
<...> Да потому что у меня все хорошо в жизни. У нас есть женщины, у которых все очень хорошо, а песни у них — сплошной тлен и боль. Я счастливый человек, я хочу петь счастливые песни для счастливых людей. Хотя, если у меня все плохо, вряд ли я буду петь песни о том, что все плохо. Я бы не хотела затягивать эти моменты, даже если они вдруг случатся. Это тот случай, когда я рада обманываться.
Ко мне на концерты приходят умные люди, которые прекрасно все понимают. На время концерта — полтора-два часа — мы с ними хотим побыть в наивной сказке, оставить в нашей взрослой прагматичной жизни место для чуда. Можно смотреть новости и сходить с ума, а можно смотреть новости и потом возвращаться к чему-то хорошему, по крайней мере в твоей жизни. Мы не способны поменять все, но что-то можно.
О КРАСОТЕ
— Про красоту разговаривать очень сложно. Нет же эталона красоты: то, что красиво тебе, некрасиво мне. Поэтому прежде, чем пытаться кому-то угодить, надо начать с себя и угодить себе. Бывают дни, когда ты просыпаешься, в зеркало смотришь, как-то глаз горит, скулы какие-то красивые, с кожей все в порядке. В такие моменты, если я выхожу на сцену с ощущением этой красоты, меня никто не может задеть.
О КРИТИКЕ ВНЕШНОСТИ
— На замечания про внешность я очень остро реагирую. Я могу не подать вида, но мне ужасно обидно, потому что я не выбирала внешность, никто из нас ее не выбирал. Это низко, несправедливо. Я же прекрасно знаю, что я не модель. Слава богу, я и не работаю моделью, я работаю певицей. И вот тут меня задеть невозможно — я очень хорошо знаю, что умею. Если мне говорят, что я плохо пою, я знаю: я не пою плохо — тебе просто не нравится. Это разные вещи.
О ПОЭЗИИ И РЭПЕ
— Если я напишу хотя бы четверостишие для своей попсовой песенки, это уже победа. А рэп — не стишки и не частушки. Там другая схема построений. Ты возьми и напиши на листочке текст любой рэп-песни, которая тебе нравится, и поставь себе ручкой паузы, вдохи, где они их делают. Тут такт, здесь синкопа, потом в середине рифма, потом двойная рифма. Я и ритмику не всегда могу уловить, а в эту ритмику еще было бы неплохо смысл вложить. Поэтому, когда говорят, что порог вхождения в рэп достаточно низкий, скорее всего, имеют в виду новый звук, новую школу, у которой смысл периодически хромает и на первый план выходит настроение и музыка. Настоящий рэп написать очень непросто. Нет, я певица, лучше я буду продолжать петь.
(Александра Зеркалева, «Медуза», 07.12.17)