Иван Филипов
Опубликовано: 04:28, 25 май 2019
По материалам: znak
Другие новости

Что протест в Екатеринбурге значит в контексте развития политической системы

Что протест в Екатеринбурге значит в контексте развития политической системы

В Екатеринбурге прошло почти две недели с момента начала активной фазы протеста против строительства храма на месте сквера. За этим процессом наблюдала вся страна. И хотя на сегодня конфликт «остыл», он все еще не разрешен до конца. Активные защитники сквера не раз подчеркивали, что протест неполитический. Так ли это на самом деле? Об этом мы поговорили с президентом Центра политических технологий Борисом Макаренко. Он объяснил, что общего у протеста в Екатеринбурге с протестом на Болотной в 2011 году, почему местная власть оказалась неспособной вовремя предупредить этот конфликт и о чем свидетельствует выступление недовольных екатеринбуржцев для политической системы России в целом.

«Этот протест связан с представлениями о своих жизненных перспективах»

— Какие выводы из протеста в Екатеринбурге вы можете сделать с точки зрения политических институтов?

— Сегодня политическая система перегружена централизацией. Это говорит о том, что обратной связи у политических институтов с обществом нет. При этом у населения накопилась усталость от экономического кризиса, начавшегося с 2014 года. Доходы в среднем упали на 10%. Но люди все это время терпели. Терпение лопнуло летом 2018 года. Поводом для этого стало повышение пенсионного возраста. С того времени все графики социологов показывают падение рейтинга институтов власти. Люди наконец осознали, что от федерального центра ждать спасения больше не приходится. Одновременно с этим они все более подозрительно относятся к элите. То есть растут антиэлитные настроения. Правящая группа уже много лет не дает, условно говоря, «радостей жизни» в достаточном количестве. Поэтому любое неаккуратное действие власти, которое воспринимается как оскорбление и унижение общества, может спровоцировать бурный протест.

Такая ситуация уже была в России. Вспомните 2008–2009 годы. Тогда у общества тоже накопилось раздражение. Любое вызывающее действие власти приводило к вспышке протеста. Вспомните социальный кризис в Пикалево, когда там остановились три крупных предприятия. Вспомните в те же годы демонстрации пенсионеров в тех городах, где отменяли бесплатный проезд в общественном транспорте. Сейчас мы вернулись к такой же ситуации. Но то были протесты, вызванные материальными трудностями. Сейчас мы имеем дело с протестом несколько иного плана.

«Любое неаккуратное действие власти, которое воспринимается как оскорбление и унижение общества, может спровоцировать бурный протест».Znak.com

Это социотропный протест. Он связан с представлениями о своих жизненных перспективах. Конечно, он тоже имеет материальную сторону дела: достаток, доход, собственность и так далее. Но опосредованно. Если людям начинает казаться, что в жизни больше страхов, чем надежд, то напряжение растет. И если в этой ситуации власть делает неуклюжий шаг, то происходит протест.

В Екатеринбурге, как мне кажется, именно это и произошло. Нельзя сказать, что местная власть ничего не понимала. Выбор места для храма тянется уже долго. Можно было найти такое место, которое заведомо точно не вызывало бы раздражение. Но храм хотели построить именно в центре. И главное — ошибкой властей было то, что поставили забор. Он стал триггером. Любой человек понимает, что если поставили сегодня забор, значит, завтра начнут копать. И как только вынут первый кубометр грунта, значит, ситуация необратима. Замечу, что, согласно опросу ВЦИОМ, доверие к областной и городской власти в этой ситуации наименьшее.

— Не кажется ли вам, что это новая Болотная, только регионального масштаба? Под видом борьбы за сквер восстал городской средний класс, который претендует на участие в политике?

— Параллель с Болотной только одна — это социотропный протест. Это то, как себя человек видит в общественно-политическом мире. Есть классическое для политологии разделение общества на граждан и подданных. Подданный может одобрять или не одобрять действия властей, но он не помышляет себя участником политики. Гражданин, в отличие от подданного, — тот, кто хочет быть участником политических процессов. Об этом писали еще классики политологии Алмонд и Верба. В России гражданская культура молодая, она стала зарождаться только три десятилетия назад. И только для граждан, а не подданных социотропные мотивы могут быть значимыми.

В обоих случаях — и на Болотной, и в Екатеринбурге — мотивом было не материальное ухудшение положения людей, а нечто иное. Людям в Екатеринбурге показалось, что у них отнимают что-то ценное, но это не деньги, не пенсии, не зарплаты или что-то еще. Екатеринбург — как и всякий крупный город — это, по сути, каменные джунгли, а потому его население бережно относится к каждому зеленому островку. И когда люди поняли, что у них отнимут этот островок, не убедив их в правильности решения и ночью тайком поставив забор, то они стихийно пошли протестовать.

«Людям в Екатеринбурге показалось, что у них отнимают что-то ценное, но это не деньги, не пенсии, не зарплаты или что-то еще»Znak.com

На Болотной было то же самое. Конечно, там были разные люди с разными мотивами. Но главное, что их объединило, это нечестные выборы, которые перекрыли им некие перспективы. Причем это перекрытие было сделано в обидной форме для людей. На избирательных участках применили махинации, в результате которых у людей были украдены голоса. В Екатеринбурге тоже перекрыли перспективы, поставив забор. Перспективы гулять по скверу, как и прежде многие годы.

— Полпред УрФО Николай Цуканов на днях заявил следующее: «Последнее время нарастает напряженность вокруг строительства культовых сооружений. Вокруг этого стоят экстремистские и деструктивные политические силы. В пример приведу Екатеринбург». Вы как думаете, может этот процесс быть срежиссирован извне деструктивными силами?

— Я недавно был на выставке Репина. Там есть малоизвестное полотно. Это речь Александра III перед волостными старшинами. (Точное название картины — «Приём волостных старшин императором Александром III во дворе Петровского дворца» — прим. Znak.com). В этой речи есть такая фраза: «…и не верьте вздорным и нелепым слухам и толкам о переделах земли, даровых прирезках и тому подобному. Эти слухи распускаются нашими врагами…». Эта картина висела в парадных залах царского кремлевского дворца. То есть стремление объяснить какое-нибудь неприятное явление происками врагов существует в России достаточно давно.

Когда я слышу такие обвинения в адрес протестующих, то я всегда прошу доказательств. Доказательств, кроме нескольких сугубо пропагандистских фильмов на телеканалах, где все шито белыми нитками, нет. Если полпред Цуканов считает, что протест в Екатеринбурге инициирован извне, то пусть называет фамилии заговорщиков, агентов и провокаторов.

Хотя лично я не отрицаю, что в любом протесте могут быть замешены безбашенные радикалы. Но это вовсе не отменяет истинные причины и мотивы протеста. Это лишь говорит, что кто-то влился в протест с какими-то своими мутными целями. Вполне может быть, что те, кто ломал забор в Екатеринбурге, были приезжими или их кто-то туда специально отправил. Но пока нет доказательств, любые заявления, что это Майдан, агентура Госдепа — пустые. Если это были агенты Навального или каких-то других оппозиционных движений, то доказательств этому тоже нет. Хотя, с другой стороны, почему бы им там не появиться? Я думаю, что оппозиционеры там все-таки были, только не заявляли о своей политической позиции. Возможно, потому что у жителей был консенсус насчет того, чтобы не политизировать протест. Так что любые заявления об инспирации протеста извне лишь затушевывают природу протеста. А если ты ее не понимаешь, то его труднее преодолеть.

Кстати говоря, хочу заметить одну деталь. Меня сильно удивило, насколько поздно официально отреагировали на протест местные политики. Это и депутаты гордумы, и депутаты Госдумы от Свердловской области. Первые дни они делали вид, что вообще не замечают такого серьезного конфликта — даже не по меркам города, а по меркам страны. Но если они народные избранники, то в таких ситуациях должны быть с народом. Могли бы там появиться, чтобы как раз предотвратить влияние тех самых деструктивных сил. Но они предпочли не замечать и отмалчиваться.

«Ваша местная власть все-таки была смята катком централизации»

— Протестующие горожане связали протест с тем, что ему предшествовала отмена прямых выборов мэра, а также, как многим кажется, навязанный губернатор. Кроме того, как вы правильно отметили, почти вся городская дума проигнорировала протест. Естественно, это было неслучайным, а говорит о консолидации городской элиты по данной проблеме. Отсюда вопрос. Может ли быть одной из причин конфликта деградация местного самоуправления? И что с ним вообще на сегодня в стране происходит, есть еще надежда на возрождение?

— Мне вообще странно, что вы из Екатеринбурга задаете такой вопрос. Ваш город всегда славился независимым и сильным местным самоуправлением. Я хорошо помню Аркадия Чернецкого. Это был сильный мэр, хорошо известный в Москве. Я даже помню Силина. А уж про Ройзмана я вообще не говорю. Это фактически политик федерального уровня. Или, по крайней мере, хорошо известный на федеральном уровне. Из вашего города вышел Бурков, тоже известный в России политик, сейчас он губернатор другого региона. Видимо, ваша местная власть все-таки была смята катком централизации. Итог этого: закупоривание каналов обратной связи. А значит, власть наверху совсем не знает, что происходит внизу на местном уровне.

Что касается местного самоуправления в стране в целом, то если на местах есть гражданское общество, даже минимальное, то оно не позволяет совсем зачахнуть муниципальным структурам. Но если федеральная власть доминирует над регионом, то регион транслирует это давление и на местную власть. На самом деле 131-й закон о местном самоуправлении дает муниципальной власти немалые прерогативы в полномочиях. Главная проблема здесь в том, что эти полномочия не имеют гарантированной увязки с бюджетным федерализмом. Когда денег в стране становится меньше, то, естественно, в первую очередь будет страдать от недофинансирования местное самоуправление. Не имея финансовых ресурсов, любой институт власти ограничен в своей эффективности.

Евгений Ройзман на митинге в ЕкатеринбургеZnak.com

— Как, на ваш взгляд, в этой ситуации повел себя президент? С одной стороны, ему удалось своим высказыванием дать понять, что пора перестать идти на таран, после чего убрали забор. С другой стороны, сейчас общественность, выступающая за храм в сквере, чувствует себя обиженной и преданной. Кто-то из православных даже потребовал отставки губернатора, также как неделей ранее этого требовали протестующие. Так кем должна выступать федеральная власть в таких конфликтах? Модератором? Или устраняться?

— Даже опрос ВЦИОМ показал, что в этом конфликте проиграла не церковь и не храм. Проиграл забор и те, кто принял решение его там поставить. Решение Путина было только в одном: убрать забор, пока не проведена публичная консультация в форме опроса или референдума. И это правильно. (Если быть точным, Владимир Путин не говорил о заборе; сначала городские власти не требовали его демонтажа, однако потом с таким предложением выступила Екатеринбургская епархия, и застройщик согласился — прим. Znak.com).

А что такое в данном случае общественность, мне не очень понятно. Я с советских времен отношусь к такому понятию весьма скептично. Мне всегда хочется переспросить: общественность это кто? Назовите имена и покажите лица. Так что позиция православной общественности — это, скорее, позиция правящего архиерея и его окружения. Нельзя просто давить толпой, нужные иные формы выражения мнения.

— Референдум в России — это один из институтов демократии. По крайней мере, так закреплено в Конституции и других законах. Протестующие не раз требовали провести референдум по вопросу храма на месте сквера. Но почему-то и власть, и сторонники строительства собора этого не захотели. Предлагается еще один опрос. Но разве можно считать альтернативой референдуму опрос? На мой взгляд, это как квадратное сделать альтернативой холодному. И все-таки, когда в России референдумы станут нормой демократии?

— Если бы референдум проводился несколько месяцев назад, когда еще не было накала страстей, я уверен, что с высокой долей вероятности результат был бы в пользу храма. После того, как власть сильно постаралась, чтобы разогреть общественное мнение, то, естественно, теперь результаты будут не в пользу храма. Это и подтвердило исследование ВЦИОМ. Нужно ли проводить теперь референдум, я не могу сказать. Это решение должно быть за властями Екатеринбурга. Его результаты теперь легко можно предсказать. Большинство жителей скажут, что они не против храма, церкви и власти, люди против строительства чего бы то ни было в этом конкретном месте.

На мой взгляд, сейчас было бы конструктивнее создать какую-то комиссию, в которую включить авторитетных людей, краеведов, историков, специалистов по городскому планированию, урбанистов. Затем в этой комиссии подобрать несколько возможных мест и вынести список этих мест на обсуждение. И вот тогда можно проводить или референдум, или новый опрос. Главное, чтобы все жители Екатеринбурга были уверены, что обсуждение проблемы прошло по-настоящему, честно и профессионально.

И, кстати говоря, когда стало известно, что сотрудники ВЦИОМ едут в Екатеринбург провести опрос, то стали раздаваться голоса: «Ага, знаем мы, какие у вас будут результаты, — такие, которые нужны власти». Однако что мы видим? Ничего подобного. ВЦИОМ слишком дорожит своей репутацией, чтобы заниматься махинациями. Так что главное, чтобы ни у кого не вызывало сомнений: и референдум, и опрос проведены без подтасовок. Теперь, когда есть результаты опроса такой авторитетной организации, будет трудно нарисовать другое большинство.

«У людей появилась потребность участвовать в политических процессах»

— Не просматриваете ли вы связь между электоральным поведением и локальными протестами? Речь о том, что люди разочаровались в выборных институтах. На выборы ходит меньшинство, и то нередко это подневольные бюджетники. Зато протест стал неким выходом этой подавленной электоральной воли. И тогда, чтобы не давать почву для таких протестов, нужно вернуть настоящие выборы, какими они были когда-то в 90-х и нулевых, когда махинаций и административного ресурса было значительно меньше. Что вы думаете о такой трактовке?

— Явка повышается там и тогда, когда люди уверены, что от их голоса что-то зависит. Например, выборы губернатора Иркутской области в 2015 году. Там был второй тур. Обычно во вторых турах во всем мире явка ниже, чем в первом. Там же, наоборот, явка была выше. Такая же ситуация по вторым турам и в других случаях. Это говорит о том, что люди видят смысл в выборах, а потому идут на избирательные участки. Еще пример. В 2017 году в Москве принималась программа реновации. Жителям столицы было предложено проголосовать «за» или «против» по вопросу включения их домов в программу. Пришли проголосовать 72%. Для Москвы это невероятно много. Я стал искать, когда еще была такая явка в столице. И нашел! Это было в 1996 году во втором туре президентских выборов: Ельцин против Зюганова. Тогда москвичи знали, что исход зависит от их голоса. Таким образом, сам факт, что жители в Екатеринбурге смогли заставить власть пойти на диалог, может дать им веру в то, что от их голоса что-то реально зависит, и повлиять на электоральную активность.

«Екатеринбургский протест обернулся репутационными издержками для РПЦ»Znak.com

— РПЦ сегодня один из центральных общественно-политических институтов страны. Но оправданна ли такая роль? Не настал ли момент, когда РПЦ со своим влиянием перегибает палку, а потому невольно способствует подобным протестам, будучи абсолютно уверена в своей правоте?

— РПЦ, по опросам «Левада-Центра», Церковь — авторитетный для общества институт. Но насколько сильно он влияет на власть, я не могу сказать. Кто это измерял? Однако именно в случае протеста в Екатеринбурге позиции местной епархии и власти очевидно сблизились. Обернулось это некоторыми репутационными издержками для РПЦ. Казалось бы, что уж Церковь-то точно не должна была способствовать конфликту и должна слышать людей как с той, так и с другой стороны. На Руси вообще всегда была такая традиция, что именно приход принимает решение о строительстве храма. То есть не олигархи и не чиновники, а местное сообщество верующих. Если нет прихода, то не строится и храм. Но после 70 лет атеизма ситуация оказалась перекошенной, храмов стало не хватать просто потому, что они не строились в советское время, а города территориально росли. Поэтому в Москве, например, была принята программа 200 храмов. Это нормально. Но при реализации этой программы нужно учитывать и местные особенности. Это касается и строительства новых храмов вообще в России и в Екатеринбурге в частности. Если там особые гражданская активность и политическая культура, много несогласных по поводу изменения архитектурного облика центра города, то решение по строительству храма нельзя было принимать кулуарным способом.

— Какой ваш прогноз касательно подобных локальных конфликтов в условиях вертикали власти, в которой существует наша политическая система? Появится ли, наконец, та самая обратная связь? Как говорили много раз протестующие в Екатеринбурге: мы хотим, чтобы власть нас услышала, чтобы с нами советовались.

— Для политологии понятие «вертикаль власти» не существует. Есть понятие «корпоративистское государство». И какие бы поэтические термины не использовал бывший замглавы администрации президента Владислав Сурков, то, что он описывает применительно к России и обозначает как некий особый путь, это старое доброе корпоративистское государство. Оно возникало в мировой политической системе уже не раз. Корпоративизм — это попытка найти третий путь между авторитаризмом и демократией. При корпоративизме плюрализм и политическая конкуренция допускаются, но жестко контролируются из центра. Корпоративизм — нередкое решение для обществ, находящихся в стадии перехода от одной фазы к другой. Это касается и нас. Корпоративизм помогает сгладить конфликты и не допустить хаотизации.

«Что касается протестов в нынешних условиях, то это признак политического взросления общества»Znak.com

Но корпоративизм — это всегда временное решение. Потому что цена спокойствия в обществе — это ограничение конкуренции и плюрализма. Но без них нет дальнейшего развития системы. И если в обществе назрел конфликт между спокойствием и конкуренцией, то корпоративистская система должна реагировать на него и корректировать себя, становясь более гибкой.

С этой точки зрения в России назрела потребность в политических реформах. Обществу надо дать инструменты для большего включения в политические процессы. При этом я категорический противник перехода от президентской республики к парламентской. Парламентская республика имеет несомненные преимущества, но только при условии ответственной элиты и реальных политический партий. У нас нет ни того, ни другого.

Что касается протестов в нынешних условиях, то это признак политического взросления общества. Появляются те самые граждане, о которых я говорил в начале разговора. У нас уже появилось рациональное потребительское поведение, вслед за ним формируется рациональное политическое поведение. У людей появилась потребность участвовать в политических процессах. Да, это происходит медленно. Ну что поделать. Хочется побыстрее. Тем более что я уже человек предпенсионного возраста и хочу успеть увидеть политически повзрослевшую Россию. Но мы же не можем революционно ускорить эти процессы. Они идут эволюционно и естественным путем в ходе накопления проблем и их разрешения. Другое дело, что в обществе есть силы, которые бы хотели помешать этому процессу, затормозить его. Вот это уже контрпродуктивно и вредно для страны. И если тормозить этот процесс, то подобные локальные протесты будут возникать вновь и вновь. Причем не всегда в мирных формах.

Ctrl
Enter
Заметили ошЫбку
Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
Обсудить (0)