Челябинский стронгмен — о старинной художественной технике и неожиданном парфюмерном хобби

Алексей Серебряков живет в мире, где красоту и завершенность придает, казалось бы, малозначительная деталь, где крапинки и царапины на портрете могут сказать о человеке больше, чем возраст или профессия. Кажется, что история сделала крутой вираж: в постиндустриальную эпоху в промышленном городе возродилась фотографическая техника полуторавековой давности.

Алексей родился в Челябинске в 1978 году. Мастер спорта международного класса по пауэрлифтингу, чемпион России и мира, живая машина для рекордов весом почти в полтора центнера. В 2006 году попал в Книгу рекордов Гиннесса, сдвинув с места самолет Ту-134А весом около 50 тонн. В 2011 году вместе с Вячеславом Максютой поставил рекорд Гиннеса по тяге поезда весом 465 тонн.

Но еще он фотограф, режиссёр, автор двух короткометражных фильмов («Лица Кубы», «Туонельский лебедь»). И он как никто другой понимает, каково ощущать себя тем самым мыслящим тростником. Чувствовать кость и мышцу под нагрузкой в сотни килограммов железа. И быть тонкой былинкой, которая, если не соразмерить усилия, поломается-оторвется.

Парадоксально, но факт: запредельные силовые нагрузки, физические усилия сверх возможных приводят к осознанию чрезвычайной хрупкости человека. Видимо, поэтому хочется вечного. Амбротипия, которой Серебряков занимается с 2015 года, — это и есть вечность. И вечность настолько крышесносная, что фотограф XIX века Джеймс Каттинг, получивший патент на амбротипию, взял себе второе имя — Амброуз. По-гречески это означает «бессмертный».

Один из знакомых Алексея, челябинский психолог Александр Савченков заметил: «Амбротипия — это возврат в эпоху, когда к вещам применялся главный критерий — срок службы. Это своего рода атрибут нестареющего, вызов всему временному и изменчивому в эпоху потребления. В этом искусстве любопытно все. Материалы, химические элементы, длительность выдержки при засветке пластины…».

Сейчас среди амбротипов уральского фотохудожника уже сотни работ — портреты, пейзажи, натюрморты, постановочные снимки.

Про фотографию

— Как все началось?

— Я искал свой художественный язык, перепробовал много разных техник. И мне понравилась амбротипия, визуально картинка понравилась… Начал смотреть работы Миши Бурлацкого (известный фотохудожник-амбротипист из Санкт-Петербурга — Л. С.), ребят-европейцев, кто в этой технике снимает.

Пластика амбротипа меня удивила. Амбротип всегда можно определить — по пластике своей, по сказочности он отличается от других изображений. И, кроме того, он делается на большом формате. Кто работал с большим форматом, тот понимает, что это не плоское изображение. А коллодий — светочувствительный слой — добавляет густоты, придает физическое, телесное ощущение.

Понятно, что никаким фотошопом этого не добиться, также как и никакой другой техникой… Это свой художественный язык. И все амбротиписты снимают по-разному. Техника одна, а каждый видит по-своему. Каждый снимает, как видит.

— А амбротипистов — вас много?

— Ну, человек тридцать, наверное, есть…

— В России?

— Ну да.

— А в мире?

— Где-то сотня…

— Амбротипия как вообще зародилась? Одновременно с дагерротипией?

— Ну, почему… Это совершенно разные техники. Дагерротип — это медная пластинка посеребренная, на ней и делается фотоотпечаток, а проявка здесь происходит парами ртути. Это 1831 год, Луи Дагер. Амбротипия — это 1851-й, здесь отпечаток делается на стеклянной пластинке солями серебра. Тут ртути нет, но есть не очень хороший элемент — бромид кадмия. Он очень вредный, как все соли кадмия, поэтому надо работать в маске; по крайней мере, стараться не забывать про нее… Мы его вмешиваем в коллодионный слой, который наносится на стекло.

В амбротипии на завершающем этапе, чтобы изображение было хорошо видно, под прозрачное стекло нужно подложить черный бархат или покрыть обратную сторону стекла битумным лаком. Но непрозрачная стеклянная пластинка будет существовать в единственном экземпляре, а с прозрачной можно сделать копию, напечатать изображение, допустим, на фотобумаге.

— Только на фотобумаге?

— Необязательно. Можно использовать любые современные технологии… Но раньше, в XIX веке, амбротип был самодостаточным, копий с него не делали. Да тогда и не было никакой фотобумаги. Вообще, техник фотографии много: в XIX веке и цианотипия была, при ней изображение было синим, делалось берлинской лазурью.

— Ну, я теперь не могу удержаться от вопроса… Что у тебя в школе было по химии?

— Было время, когда я даже на олимпиады по химии ездил. Когда учитель нравился, хорошо шла химия. Когда не очень нравился — там уже химия начала подостывать… А когда пошла органическая химия, тогда я уже начал спортом заниматься. Поэтому я бы хотел подтянуть ее сейчас, в моем взрослом состоянии.

— Зачем?

— Ну, потому что чувствую пробелы. И есть вещи, которые мне интересны… Например, я в экономике — дуб дубом, мне она и неинтересна, я и не хочу ее подтягивать. А органическая химия мне интересна — для занятий парфюмерией.

Про ароматы

— А сейчас парфюмерией не занимаешься?

— Три года уже не занимаюсь, но сейчас дам тебе кое-что послушать…

— Это называется «послушать»?

— Да (протягивает пробирку с отвратительным запахом). Чем пахнет? Это цибетин (Википедия определяет его как сильно и неприятно пахнущее вещество, добываемое из желез зверька виверры — Л.С.), но, предположим, если ты меньше одного процента его в раствор добавишь, он даст такую притягательную теплоту аромату, то ты даже сама не поймешь, почему ты идешь за этим ароматом как за дудочкой. Этот цибетин искусственный. Сейчас есть французская компания Givaudane, она все это делает.

Их много, таких ароматов, могу показать что-нибудь травяное… Есть еще такие удовые ароматы — это кора дерева уд, которое еще использовалось во всяких восточных практиках. Эту кору на полгода закапывают в землю в золотом кувшине на два метра, и он выделяет сок. Этот сок по дороговизне — как эссенция жасмина, может быть, даже дороже. А вот, знаешь, альдегидные духи, типа Шанель номер пять, — там такой шипящий запах чувствуется…

— Ты духами занимался — это для себя или на продажу?

— Ты знаешь, я об этом не думал. Вот фотографией я как занимаюсь — для себя или на продажу? У меня есть заказы, ко мне приезжают из других городов, но даже если бы их не было, я бы все равно этим занимался… Духи — это одни из моих любимых вещей. На уровне собирания я ими занимался с детства.

Для меня аромат — это лучший якорь. Лучше всего привязывать ароматы к воспоминаниям. Когда я был, например, в Италии, то купил в Венеции шампунь одной известной парфюмерной компании. У них есть шампунь «Пино сильвестри» — серебряная ель. И ты знаешь, когда я приехал домой, я мыл волосы этим шампунем, и пока он не закончился, у меня всегда было хорошее настроение.

Сейчас ребят, которые ездили в Италию, я просил привезти такой шампунь, но они его, к сожалению, не нашли. Вместо него привезли мне сыр с трюфелем. Тоже хорошо, но это из другой категории. Но у меня осталась эта бутылочка из-под шампуня, и если хочется вспомнить дни в Венеции, я ее открываю и за секунды вспоминаю.

— У меня духи в качестве такого якоря не выступают. Зато есть, например, запах бензина или дыма. А духи — духи для чего-то другого…

— Ну, если бы их у тебя было как у меня — штук триста, может, ты бы тоже это использовала.

Кстати, есть такой парфюмер — Пьер Гийом, и одни из его духов пахнут антифризом. Как он говорит, это аромат путешествий. Вот сегодня этот аромат мне под руку подвернулся и я его надел (дает понюхать руку).

— Не знаю, он, по-моему, обычный какой-то…

— У него есть такая маслянистая фракция странная. Но кожа может сильно перевирать и сжирать запах. Из-за кислотности, из-за гормонального фона она может сильно извратить задумку парфюмера. Например, сожрет какие-то ноты и останется база одна, как обрывок фразы.

— Говорят, что духи могут потерять или извратить аромат со временем, через два-три года…

— Конечно, если духи поставить в ванной, где влажность, да еще яркий свет жарит, то они аромат потеряют не через два года, а через месяц. Духи нужно хранить в прохладе, темноте, сухости. Не любят они ни солнечный свет, ни влажность, ни жару. Есть ароматы пятидесятых годов, которые хорошо сохранились: у меня был аромат 1952 года, который дошел до наших дней в хорошем состоянии.

— И как он сохранился — как целый флакон одеколона?

— Люди, которые духами занимаются, приобретают какой-нибудь старый аромат, например 1944 года, во флаконе миллилитров на двести, а потом разливают по несколько миллилитров тем, кто интересуется. Можно поставить маленькую вороночку и полфлакона куда-нибудь перепшикать. Есть люди, которые духи делят. Но, как правило, у ароматов сороковых уже не осталось верхов: есть база и середина, а верхи уже могли улететь из-за использования недолговечных составляющих. Каждому веществу присвоен индекс летучести — от одного до ста, индекс Почера. Вот у какого-нибудь дягиля или амбры этот индекс по 96-98, это стойкие запахи. В арабских странах так делали: например, строили мечеть, брали амбру и замешивали в цемент. Проходили сотни лет, и во время богослужения поднимался аромат, и тогда говорили: смотрите, как в мечети стены пахнут! Это давно предусматривали. Вот если капнуть куда-нибудь того же цибетина, то запах сам не уйдет, при уборке он будет размываться и в доме будет все время плохо пахнуть. Тогда на помощь нужно позвать парфюмера, который сможет нейтрализовать запах другим веществом.

— Все эти вещества, они свободно продаются?

— Вообще, есть специальные заводы, которые их производят. Такая промышленность для химических предприятий. Раньше даже фасовали для парфюмеров-самоучек и можно было купить определенный набор. А сейчас из парфюмерных веществ многое запретили. Например, вещество, которое придает запах цианиду…

— Запах миндаля?

— Да, это бензойный альдегид… Его запретили.

— Из-за того, что очень ядовитый?

— Да, наверное. Хотя каждый год ФРА — ассоциация, которая занимается парфюмерией, — запрещает какое-то вещество из-за того, что у кого-то, у одного из тысячи, на него бывает аллергия. Как, например, дубовый мох. Без дубового мха нет шипровых ароматов… Шипр — это же не только шипр Коти 1917 года, это целое направление. Шипр это основа, скелет духов. Это сочетание бергамота, дубового мха и кипрских смол: шипр — от названия «Кипр».

Раньше дубовый мох использовался только натуральный, а потом его заменили искусственным, который называется вернил.

— Шипр — это же парикмахерский аромат, сладкий до ужаса?..

— Вот сразу видно, что ты в шипрах не разбираешься. Есть сотни шипровых ароматов. Какой-нибудь распространенный аромат — например, Гуччи раш — это фруктовый шипр. А если к шипру мы добавим лаванду, то получился так называемый фужер.

— У тебя обоняние тонкое? Тоньше, чем у обычного человека?

— Да.

— От неприятных запахов страдаешь?

— Да, с детства причем. В нашей стране люди не стремятся к тому, чтобы хорошо пахнуть. Я вообще-то в общественном транспорте не езжу, но, бывает, иногда зайдешь, и накрывает волна…

Парфюмерия — она не для того, чтобы быть носибельной. Это отдельное искусство, как живопись, например. Она ничего никому не должна. В парфюмерии есть свои черные квадраты, свои Малевичи. Духи — это как одежда. Бывают как ладно скроенный костюм. Шанель пор месье, например. А бывают как одежда, вывернутая наизнанку, швами наружу.

— Одно время, кстати, была такая одежда была модной…

— Вот и ароматы бывают такими. У выпускников одной из парфюмерных школ есть такие ароматы — кажутся, что нитки торчат. Есть такие нефтяные запахи, креозотовые, кровяные даже.

— Фу…

— Никогда не надо говорить «фу», если ты это исследуешь. Оценочное суждение нужно вырезать. Также и в парфюмерии — бывают магические ароматы, а бывают иронические, провокационные — мне как-то на одном мероприятии подарили набор таких ароматов. Но мы же не говорим, когда смотрим страшный фильм: режиссер — гад. Нет, он не гад, он мастер своего дела. Так же и в парфюмерии.